Перебрав значительное число разных свидетельств, вернемся к вынесенному в название параграфа вопросу. Конечно, любовь в средневековой Москве была и была она разной: супружеской, основанной на уважении и общих интересах, чувственной, страстной, преодолевающей все преграды. А еще она была взаимной и безответной, счастливой и несчастной. Разнообразной, несмотря на запреты Церкви, была и сексуальная жизнь. Думается, любовь в Средние века мало отличалась от любви в наше постиндустриальное время, потому что она — вечна.

Эти письма ценны не только как свидетельство добрачной связи девиц XVII века, но и как образец переживаний влюбленного. Исследовательница Н. П. Панкратова называет Арефу «отчаянным соблазнителем и ловким сутягой», но можем ли мы отказывать ему в искренности чувств?

Во всяком случае, томления Арефы Малевинского были далеки от истинной самоотверженной и жертвенной любви. Документы 1667 года сохранили свидетельство такой любви. Жена посадского человека пгуянина Никифора Степановича Фомина полгода страдала тяжелой нервной болезнью: «.ум весь нарушен, ничево не помнила и людей не знала, себя и людей била, и вне ума бывши вся нелепая говорила и творила, яже не угодно Богу и человеком». Если бы Фомин развелся с женой, то не встретил бы осуждения. Известны челобитные XVII века, когда люди просили развод из-за тяжелой болезни супруга. Однако Фомин не только терпел, но и постарался излечить жену, привел ее к чудотворной Смоленской иконе Божией Матери, стоявшей в Воскресенской церкви, и там произошло чудо: «Женишка моя от одержащия скорби изцелела, стала животом вся здорова и в целом разуме якож и прежде была здрава». Несомненно, Фомин любил жену и его любовь победила болезнь.

а в донышке кубка просверлено отверстие, и молодой, прикрывая его снизу пальцем, подносит в таком виде кубок упомянутому ближайшему родственнику жены: если полагает он, что нашел ее невинною, то залепли- вает сперва то отверстие воском, так чтобы вино не могло пролиться, и таким образом, отец и все, кто тут ни есть, смело пьют из этого кубка; в противном случае молодой отнимает вдруг от отверстия палец и до тех пор проливает оттуда вино на стоящего пред дверьми жениного родственника, пока тот не даст ему сколько- нибудь денег, чтоб только остался он доволен, и тогда они мирятся»639. С разными вариациями рассказывают об этом обряде и другие иностранные авторы.

Пословица «Стыд девичий до порога: переступила — так и забыла» — гласила о девушках, не соблюдавших себя до свадьбы. Судебное дело 1686 года сохранило историю случившегося в Тотьме романа.

Однако далеко не каждая подобная история завершалась свадьбой. Котошихин и иностранные авторы свидетельствуют: бывали случаи, когда жених после первой брачной ночи обнаруживал, что невеста «не соблюла девства».

Во многом сходно с предыдущим произведением «Сказание о молодце и девице», в котором речь идет о том, как «некий юноша, сын боярский, княжий племянник» домогается прекрасной девицы, но ее важным отличием является откровенный эротизм. В отличие от сватавшегося старика «младый отрок» о свадьбе не заговаривает, лишь однажды помянув: «.яз хощю тебе быти государь и ты мне будеши госпожа и моему животу». Гораздо больше его интересуют женские прелести, которыми он желает обладать. Между героями разворачивается следующий диалог.

Созданная в XVI веке, но широкое распространение получившая в следующем столетии «Повесть о Петре и Февронии Муромских» содержит любопытный эпизод. Когда супруги плыли на корабле по Оке, там же оказался некий женатый мужчина, «помысливший» на княгиню. Та, угадав его блудное желание, сказала: «Зачерпни воды из реки сей с этой стороны судна сего», — и повелела выпить. Затем по ее приказанию он выпил речной воды с другой стороны судна. «Одинакова вода или одна слаще другой?» — спросила Феврония и, услышав утвердительный ответ, сказала: «Так и естество женское одинаково. Почему же ты, позабыв про свою жену, о чужой помышляешь?».

Эти перемены были связаны с произошедшими в XVII столетии мощными сдвигами в русской культуре и общественном сознании. В сфере морали они привели к кризису традиционных ценностей. Если «теремное рабство» женщины и ранее было весьма условно, то теперь (особенно ближе к концу века) оно становится и вовсе призрачным. Характерны изменения в положении царевен, дочерей Алексея Михайловича: по примеру Софьи Алексеевны они позволяли себе активную личную жизнь, опровергнув утверждение Котошихи- на о том, что царские дочери «удовольство имеяй царственное, не имеяй бо удовольства такова, как от всемогущего Бога ведано человеком совокуплятися и плод творити». Челобитные и письма того времени пестрят сообщениями о «выблядках», которых могли «приблудить» (по выражению протопопа Аввакума, «привалять») замужние женщины632. Это не означает, что семейные ценности — супружеская верность и лад в семье — девальвировались. Но вместе с тем существенно возросло значение любви во всех ее проявлениях, что и отразилось в литературе.

В XVII веке литературу как будто прорывает: появляется масса произведений женской и эротической тематики. Помимо традиционных сочинений женофобского характера («Разговор отца с сыном о женской злобе») появляются повести, посвященные добродетельным женам («Повесть об Улиании Осорьиной», «Повесть о Марфе и Марии», «Повесть о целомудренной вдове», «Повесть о Карпе Сутулове»), развратным соблазнительницам («Сказание об убиении Даниила Суздальского и начале Москвы», «Повесть о Савве Грудцыне»), романтическим отношениям мужчины и женщины («Повесть о Фроле Скобееве», «Сказание о молодце и девице»).

Во втором браке Василий III всё же обрел счастье, хотя и ненадолго. Письма государя супруге полны вопросов о здоровье ее и детей. Его интересуют их недуги (например, болит ли у Елены «полголовы и ухо и сторона»), мнение о них мамок и теток Он просит сообщать, что сын Иван «покушает — чтоб то мне ведомо было». Переписка эта была частой, чуть ли не ежедневной. Великий князь предстает в ней весьма сдержанным, но всё же, несмотря на их наставительный тон, чувствуется ласковое отношение к молодой жене и детям. Утешая супругу, беспокоившуюся о сыновьях, государь-отец писал: «Да ради бога не кручинься, а о всём клади упование на Бога». Письма супруге Василий III запечатывал своим перстнем и, возможно, сам подписывал: «Жене моей Олене»628. Василий III был совсем не сентиментальным человеком — своего племянника и династического соперника Дмитрия он уморил в тюрьме. Тем важнее для нас свидетельства искренней заботы этого жесткого и властного государя о супруге и детях.

Письма членов царского семейства в XVII веке гораздо менее откровенны.